Игорь Гордин: «Мне было интересно встретиться с Сергеем Безруковым»
Текст: Марина Зельцер
Игорь Гордин шел к актерской профессии окольным путем, получив диплом физика-ядерщика и проработав год в закрытом институте, так называемом «почтовом ящике», но стал одним из самых ярких российских актеров. Вначале это случилось на сцене, в МТЮЗе, где он уже служит тридцать лет и даже получал «Золотую маску» за роль Гурова в «Даме с собачкой» и только что сыграл профессора Преображенского в «Собачьем сердце». Намного позже стало приходить и кино – «Склифосовский», «Нулевой пациент», «Императрицы», «Великая. Золотой век», «Золотое дно»... И сегодня уже сложно представить экран без его неоднозначных героев с затаенной внутренней жизнью.
При этом в театре появились интереснейшие роли и «на стороне» – и в МХТ, и в Театре Наций («Метод Гренхольма», «Иранская конференция», «Иванов», «Борис Годунов»...), где сейчас полным ходом идут репетиции спектакля «Тартюф» с Гординым-Оргоном. На онлайн-платформе START вышел второй сезон психологического триллера «Жить жизнь», где у актера одна из главных ролей, а 7-го ноября в онлайн-кинотеатре PREMIER начался показ исторического сериала «Плевако», где он сыграл государственного деятеля Победоносцева, антипода главного героя.
Мы поговорили с Игорем Гординым о работе в сериале «Плевако», об особенностях его натуры, отношениях с Юлей Меньшовой и ее родителями – Владимиром Меньшовым и Верой Алентовой. И конечно же, о том, какое место в жизни занимает книга и как влияла работа с большими режиссерами на восприятие того или иного произведения, героя и автора.
Игорь, только что прошла премьера сериала «Плевако», показ начнется 7 ноября. С каким чувством обычно ждёте выхода фильма?
Знаете, это всегда отложенная радость, потому что фильм, как правило, выходит через год после окончания съемок, а то и позже, и у тебя постепенно стираются из памяти эмоции и то, что ты там делал, даже кого играл (смеется). И я уже приучил себя не ждать особых реакций, хотя мне не все равно, как примут картину. Что касается «Плевако», это была интересная работа. Историческое кино – вообще отдельное удовольствие, хотя и большая ответственность, тем более когда играешь реального персонажа, причем довольно важного в российской истории. Моему Победоносцеву в фильме отведена серьезная роль, он друг и при этом антагонист главного героя, связующий его с властью. Историческое кино требует детального подхода, а это судебный сериал, основанный на реальных делах позапрошлого века, причем снятый с драйвом. Мне было интересно встретиться с Сергеем Безруковым, с которым я до этого никогда не работал ни в кино, ни в театре. Сергей, конечно, большой профессионал, у него есть чему поучиться. Он работает как зверь в хорошем смысле слова, я не знаю, как он успевает сделать всё, чем он занимается, за двадцать четыре часа в сутки. И я его ни разу не видел в плохом настроении или самочувствии, он никогда ничего этого не демонстрировал. А ведь у него была двойная нагрузка, как у исполнителя главной роли и мужа режиссера, ему надо было всеми силами поддерживать Аню (Анна Матисон – режиссер и автор сценария фильма. – Прим. авт.). К тому же у нас на площадке периодически присутствовали их дети, так как снимали довольно долго. Режиссер сидела за монитором, а параллельно еще пыталась занять чем-то детей. В общем, это была такая семейная история. Не скажу, что с Сергеем удалось много пообщаться, потому что мы всё время были в работе и обсуждали то, что нам надо делать на площадке.
А вообще вы общаетесь на площадке с партнерами и съемочной группой не по работе? Вы часто говорите о своей закрытости. И какой вы в этом смысле в стенах родного театра?
Ну, я не до такой степени закрытый, не прячусь в коконе. Просто я не настолько открытый, импульсивный и жаждущий общения человек. Но это не означает, что я ни с кем словом не перемолвлюсь. Тем более приходится постоянно работать в новых коллективах, а каждая съемочная площадка – это большое количество не только актеров, но и операторы, гримеры, костюмеры и другие члены группы. У меня большая проблема – я не успеваю запоминать имена всех, поэтому нужно хотя бы знать, как зовут ассистента по актерам. Хорошо, чтобы у вас была команда, но во время работы над спектаклем это еще важнее, чем на съемках, где вы собрались на время и разбежались. Когда мы выпускали с Някрошюсом «Вишневый сад», то ездили на две недели в Вильнюс и жили все вместе в одном загородном отеле, потому что он хотел, чтобы мы почувствовали себя семьей, единым целым. На спектакль ты должен приходить в хорошем настроении, ждать встречи с людьми. Мне в театре проще с этим, даже там, где я играю как приглашенный актер. А ТЮЗ – это родной коллектив, хотя за последние десять лет у нас появилось уже целое поколение новых молодых артистов. Я даже не всех знаю. Вот сейчас во время работы над «Собачьим сердцем» с кем-то немножко познакомился. А недавно я посмотрел портретное фойе и увидел, что из тех, с кем я пришел в театр тридцать лет назад, осталось, наверное, человек пять. Люди приходят и уходят.
Я знаю, что вы каждый год ездите под Питер с Юлей (Меньшова – жена, актриса, ведущая. – Прим. авт.), где в вашем доме собирается большая компания. То есть у вас много друзей? И кто они, из каких сфер, давно ли дружите?
У меня все друзья, приятели тянутся из детства, из Петербурга, из ТЮТа (театр юношеского творчества. – Прим. авт.), где я занимался с пятнадцати лет. Правда, всех разбросало по миру, но до недавнего времени была такая возможность собраться вместе, это происходило в Финляндии. Сейчас всё сложнее пересекаться, соответственно, круг общения сужается. А в Москве у меня так и не появились друзья.
Игорь, а Юля по открытости ваша противоположность или скорее близка вам в этом смысле?
Скорее противоположность, но я не скажу, чтобы она была такой уж открытой. Это, наверное, от возраста зависит. Чем старше ты становишься, тем больше круг сужается, и у нее количество подруг и друзей уменьшилось, но некоторые мои друзья стали ее друзьями, потому что мы вместе ездили в Финляндию и там много общались.
А когда вы начинали романиться, чувствовали эту разность и было ли вам легко общаться?
Во-первых, это было очень давно, во-вторых, период романтических отношений всё-таки предполагает какое-то обоюдное общение. Ты узнаешь человека, что-то про нее, она – про тебя. Естественно, пытаетесь как-то сблизиться.
Но можно особо не говорить самому, а позволить женщине рассказывать и хорошо её слушать, что многим нравится, и потом такая схема и в дальнейшей жизни работает.
Мне кажется, что эта схема довольно традиционная, так природой заложено, что женщины больше говорят, а мужчины больше молчат или говорят мало. Есть, конечно, мужчины, которые любят поговорить, и женщины, которые любят помолчать, но это скорее исключение.
Хотя вы не жили с Юлиными родителями, тем не менее столько лет наблюдали их отношения. И вот они как раз, по-моему, эту схему опровергают. Вера Валентиновна Алентова мне кажется человеком более закрытым и менее эмоциональным, чем был Владимир Валентинович Меньшов.
Да, это так. И в этом смысле мы с ней похожи. Это и она сама замечает и Юля говорит, что мы с её мамой родственные души.
Вы смотрите Юлины программы?
Мне не всё интересно, часто у нее бывают чисто женские темы, но периодически я смотрю какие-то актерские интервью. Зато получаю очень много комплиментов, которые мне передают в театре или на съемочных площадках, что они Юлины поклонники и регулярно смотрят ее программы.
А у вас существует такой досуг, как сесть вечером или в отпуске и посмотреть вместе какой-то фильм?
Такого досуга нет, хотя иногда, в Новый год например, какой-нибудь фильм можем все вместе посмотреть. Кстати, недавно был юбилей Владимира Валентиновича, мы открыли выставку в этот день, посетили кладбище и вечером все вместе смотрели «Москва слезам не верит». И мне было очень интересно наблюдать, как смотрят фильм дети.
Они не смотрели его раньше?
Смотрели, конечно, но давно, то есть у них остались какие-то детские впечатления. И мне было интересно, насколько этот фильм, которому уже сорок пять лет, сейчас смотрится, как его молодое поколение воспринимает. И я понял, что для них он оказался абсолютно современным, им не было скучно. Они смеялись и реагировали на всё. А Андрей у нас вообще специалист по кино, он очень много смотрит и разбирается в нем, и вот он сказал, что это здорово сделано.
Вчера смотрела в одной программе Антона Долина (кинокритик признан иноагентом на территории РФ. – Прим. ред.) Его спросили, как он оценивает список фильмов, который у нас предлагают школьникам для обязательного просмотра. И он сказал, что много наших картин надо оттуда вообще убрать и добавить западных, потому что советское кино 60–80-х совершенно непонятно молодёжи. И это, мол, можно сравнить с тем, как если бы его поколение в детстве и юности заставляли смотреть Эйзенштейна и тому подобное. Он говорил, что им невозможно понять даже в «Бриллиантовой руке» ни юмор, ни почему люди так одеты, ничего. А я от очень многих молодых слышу, что и «Бриллиантовую руку», «И Москва слезам не верит», и «Служебный роман» они просто обожают.
Это довольно странная позиция. Ну что делать? Ну, такой у него взгляд. На днях дочка смотрела фильм «Старший сын», которому скоро пятьдесят лет, причем в первый раз и по своей инициативе. И была в полном восторге, захотела еще почитать Вампилова и посмотреть что-то по нему. У Антона какой-то свой субъективный взгляд на кино. Он не всегда должен совпадать с нашим, с моим. Мы, когда были школьниками, смотрели фильмы и 30-х годов, и 40-х: и «Волга-Волга», и «Подкидыш», и «Сердца четырех», хотя они тоже были 40-летней и 50-летней давности. Понимаете, эти фильмы не требуют от нас защиты. От кого мы должны защищать их, от Антона Долина что ли?
Когда вы встречаетесь в кино с какими-то знаковыми произведениями или с исторической темой, что читаете, кроме сценария, например, для «Плевако»?
Я погружаюсь в историю. Читаю, конечно, биографию человека, и часто режиссеры, которые очень серьезно подходили к работе, много копали в поисках материала, обладали большим количеством информации, рассказывали мне интересные вещи, чем я и пользовался, собственно говоря. Так было и с Меньшиковым в «Императрицах» в работе с Андреем Кравчуком и с Бестужевым в «Великой. Золотой век» с Сергеем Гинзбургом. О моем Победоносцеве, в принципе, мало что известно как о человеке, и в основном мы старались передать его образ мыслей. Мне в целом понятен такой абсолютно консервативный человек, и я скорее играю свое представление о нем.
Недавно вышел второй сезон сериала «Жить жизнь», где вы играете Гурама – одного из главных героев. Фильм очень хорошо сделан, и он затягивает. Вы читали книгу Анны Богинской (кстати, так зовут и главную героиню) или только сценарий? Понятно, что это не величайшее произведение, но тем не менее...
Я читал только сценарий и пытался бороться с режиссёром по поводу имени моего героя, говорил: «Давайте назовем его каким-нибудь Романом, почему я должен быть Гурам?» Но, видимо, так как это книга, надо было оставлять имена персонажей, но я не играл грузина. Думаю, это было бы смешно, карикатурно.
Удавалось ли вам благодаря актерской работе, особенно режиссерскому разбору, иначе взглянуть на какие-то произведения и на героев?
Ну конечно, произведения для актера открывает режиссер. Мне повезло, что моим проводником в мир многих авторов был Кама Гинкас. Каждая работа с ним преподносила мне какие-то сюрпризы. «Дама с собачкой» открыла мир Чехова совершенно с другой стороны, я вообще иначе взглянул на Антона Павловича, на его мировоззрение. Понял, что он был чрезвычайно трезво мыслящим человеком, хорошо знающим людей. Наверное, потому что он врач, смотрел на них с пониманием всех их слабостей и относился к ним без малейшего порицания и указательного перста, всегда с иронией и осознанием того, что мир несовершенен. А монолог Нины Заречной «Все жизни, все жизни, все жизни угасли» – это не просто набор декадентских мыслей, это во многом мировоззрение самого Чехова. Он говорит о том, что все связано, «все жизни» – это единое целое.
Игорь, вернемся к кино. У вас не было исторических картин. И вдруг «Плевако», а еще до него вышли «Императрицы» и «Великая. Золотой век». Вам не предлагали до этого роли в этом жанре или он был вам неинтересен?
Нет, нет, я хорошо относился к историческому кино, просто особо не предлагали, а сейчас вот так сложилось, что неожиданно в этом году появилась целая галерея исторических персонажей, и, что удивительно, они все серые кардиналы. Мне было очень интересно примерить на себя образ Меньшикова в «Императрицах», он яркая и очень непростая фигура, а в роли Бестужева в «Великой» я прошел через новый опыт, сыграв человека семидесяти лет. Признаюсь, что меня удивил выбор режиссера и продюсера, но, видимо, им нужен был еще достаточно энергичный мужчина. И конечно, было интересно сниматься и в прекрасно выстроенных павильонах и тем более в исторических интерьерах, как, например, Екатерининский дворец.
Не почувствовали себя в чем-то мальчишкой, попав в такие декорации и в авантюрные, приключенческие истории?
Кино – это вообще приключение. А в историческом кино ты попадаешь в какой-то другой мир и это здорово! Но признаюсь, что для мальчиков напяливать чулки и парики – не самое большое удовольствие (смеется) в отличие от девочек, которые с радостью надевают все кринолины и шляпки.
Вы сейчас снимаетесь в сериале «Большая фарма». Ваш герой – не чиновник ли опять, которыми вас уже замучили, пусть и хорошо выписанными?
Нет, нет, слава богу, я все-таки пытаюсь уходить от этого образа уже. Мой герой ученый-фармаколог, который изобретает новое лекарство от рака.
Когда вы окончили политехнический институт, то работали с ускорителями, которые были направлены на борьбу с этим страшным недугом. Понятно, что театр вас больше интересовал, но все же такое святое дело делали...
Вы знаете, я пришел в этот институт, потому что при нем за год до этого организовали театр. Но институт находился за городом, и было довольно мучительно ездить туда каждый день к восьми утра. И это был «закрытый ящик», то есть все строго, безвылазно с восьми до пяти. Но я проводил большую часть времени в театре, куда шел сразу после работы. Сцена всегда параллельно существовала в моей жизни. Я проработал там год и утвердился в том, что физика – это не мое. Я представил себе свое дальнейшее существование в «ящике» и понял, что так жить я не хочу. И это было последним толчком к тому, что я все бросил и вскочил в уже уходящий поезд на последнюю подножку, потому что поступил в ГИТИС в двадцать четыре года, позже не берут просто. Этот момент послужил катализатором для того, чтобы я все-таки осуществил побег в театр. Я довольно долго сомневался в том, что актерство может быть моей профессией. Занимался в любительском театре со школьных лет и думал, что так мой путь и сложится, буду работать где-то и параллельно выходить на сцену.
Как говорил герой Евстигнеева в «Берегись автомобиля»: «Насколько лучше бы играла Ермолова, если бы она днём работала у станка». Но вам это осуществить не удалось.
Да, вот у меня этого не случилось (смеется), может быть, потому что было довольно тяжело совмещать. После института я шел на репетицию, возвращался домой часов в одиннадцать и на следующий день снова ехал на работу к восьми утра. Но благодаря тому, что я играл в этом театре, меня отпустили из института, потому что по тогдашнему закону я должен был отработать три года. А руководство института пошло мне навстречу.
А если б вас не распределили в «почтовый ящик», работали бы в каком-то более свободном режиме, это так же точно подвигло б вас вскочить в последний вагон?
Скорее всего, да, потому что эти порывы у меня случались периодически. После третьего курса и в первый год я поступал. Эта мысль во мне свербила. В тот год я уже думал: «Если не поступлю, то всё, так тому и быть». И меня уже мало где брали, потому что я был взрослый. Если бы не взяла Ирина Ильинична Судакова, то, возможно, я бы продолжал работать какое-то время в НИИ, а дальше не знаю, потому что наступали 90-е, и все расползлись и уже занимались чем угодно, только не профессией.
Родители посоветовали вам пойти в политехнический институт и вы не возражали?
Нашу судьбу определяют родители, что я считаю нормальным. Тебя не заставляют, но ты прислушиваешься к их советам. Редко когда человек в шестнадцать лет твердо знает, чем он хочет заниматься. Судя и по моим детям это не сразу происходит. Но хотя мы что-то советуем и может, направляем, они все равно проходят свой путь и набираются собственного жизненного опыта. Я занимался театром с восьмого класса, играл в спектаклях, и тем не менее актерская профессия такая, что в нее страшно нырять, потому что она очень зависит от случая, удачи, и может тебя и погубить.
Педагоги в ТЮТе не говорили, что вам надо поступать в театральный институт?
Талант у нас, конечно, поддерживался и всячески культивировался, но всё-таки решение пойти в эту профессию ты должен был принимать сам. Если педагог говорит, что тебе надо идти туда, он берет на себя очень большую ответственность. Ведь если у тебя не сложится, он будет на себе этот груз нести. Когда я после третьего курса почти поступил к Додину, то пришел в ТЮТ и сказал, что поступил, все благосклонно отнеслись к этому, сказали «здорово». Но ТЮТ не готовил артистов. В этом, наверное, его сила. Нас приобщали к театру, к искусству, к культуре. И мы занимались не только актерским мастерством, но и различными театральными профессиями: гримерным делом, костюмерным, пошивочным, работали монтировщиками сцены. Из ТЮТа вышла целая когорта замечательных художников по свету. Я выпускал еженедельно стенгазету и чуть-чуть трудился в монтировочном цехе, но всё равно для меня определяющей была актерская работа. И тем не менее там не было задачи воспитать артистов, упор был на то, чтобы воспитывать людей. Если брать педагогические опусы, то тут тебе и Макаренко, и Сухомлинский. Это было совмещение труда и искусства. И кстати, «Педагогическая поэма» Макаренко – одна из моих любимых книг.
Вы идеалист, считаете, что литература и искусство способны воспитать хорошего человека и улучшить душу?
Тут все индивидуально, но я сформировался как личность и как человек, думаю, именно в ТЮТе. Ведь там проповедовали идеи шестидесятников, театр был основан в 1956 году, как раз на первой волне оттепели. Если мы посмотрим фильмы тех лет, прочтем литературу, то увидим и почувствуем, что это была романтическая эпоха, абсолютно светлая, вся в каких-то надеждах и порывах. Я всегда считал шестидесятые годы свежим временем. Наверное, это была эпоха идеалистов, хотя я понимаю, что и там было разное, но то, что нам оставил кинематограф, театр и литература, вызывает определенные ощущения от того времени. Я застал конец шестидесятых маленьким ребенком, но ТЮТ эту атмосферу сохранял довольно долго, она была такой и в начале восьмидесятых.
Как я понимаю, вы любили с детства читать...
Тогда такое поколение было, потому что мы не знали еще компьютеров, айпадов, айфонов и возможности такого досуга. То есть ты либо был на улице во дворе и играл во что-то, либо включал телевизор, где тебе показывали какой-то мультфильм раз в день по десять минут, иногда детский фильм, собственно, смотреть было особо нечего. Ну можно было иногда пойти в кино. Кто-то, конечно, занимался спортом, музыкой, но чтение было естественной формой досуга. Я читал много, в том числе всякой белиберды.
Ну не все читали и тогда. И не каждый в библиотеки рвался...
Наверное, да, но многие. Я в библиотеке был постоянный читатель, брал книжки, в том числе и пионерские. Помню «Улицу младшего сына» Льва Кассиля про пионеров-героев. При этом я читал Жюля Верна, например. Для нашего поколения это была основная литература. Кстати, хорошие книжки и в библиотеке не всегда можно было ухватить, а уж купить и подавно.
Я помню, как на книжку в библиотеке записывались и в очереди ждали, когда она дойдет до тебя. Было прямо счастьем получить заветную книгу.
Да, это так, да, мы с нетерпением ждали, когда сможем взять интересную книжку. И я хорошо помню, как стали продавать книги по талонам за макулатуру. Это было уже позже, и стали появляться Булгаков, Конан Дойль, Дюма. Одной из первых по талонам, я помню, купил «Королеву Марго». Поэтому отношение к книгам тогда было, конечно, другим, нежели сейчас. Мне кажется, сегодня вообще не столько читают. Хотя мой сын просто глотает книги, а дочка – нет, заставить ее прочитать что-то требует усилий. Но мне кажется, насилие в этом смысле и не приводит ни к чему. Сын сам к этому пришел, и он все время с книжкой. Для него это естественно, хотя в целом для нынешнего поколения это неестественно. Может быть, у него дедушкины гены, Владимир Валентинович очень много читал.
А в школе у вас не было сопротивления по отношению к каким-то обязательным, программным книгам?
Да, было сопротивление. Например, «Поднятую целину» Шолохова я читал, но без удовольствия. в отличие от «Тихого Дона», которого, кажется, в программе не было. Хотя это непростая литература для пятнадцати-шестнадцати лет. И я испытал мощное потрясение.
Я помню, не могла заставить себя прочесть «Разгром» Фадеева, а вот его «Молодую гвардию», хоть и она очень тяжёлая и тоже программная, прочла, не отрываясь...
А я читал не только роман, но еще много документальной литературы про «Молодую гвардию».
А вы воспитывали обоих детей в смысле литературы и чтения одинаково?
Да, мне кажется, это какая-то врождённая история, а может быть, дочь года через два-три начнёт так же читать, как сын. Воспитать это сложно, даже, наверное, невозможно. Думаю, проблема в том, что огромное количество контента, информации в Сети – и до книги уже руки у них не доходят. Но возможно, окажется какой-то человек, который повлияет на то, чтобы Тася начала читать.
В юности легче приобщиться...
Ну да, в юности есть жажда познаний. Чем старше становишься, тем с этим сложнее, к сожалению. Собственно признак молодости, когда люди идут учиться в пятьдесят-шестьдесят лет. Это вызывает мое восхищение и неимоверное уважение. И сейчас куча всевозможных лекций, и по истории, и по литературе, и по живописи, и по кино и театру... И это тоже очень-очень интересно. Моя жена слушает лекции по физике, где какие-то сложные вещи рассказывают языком, доступным для человека, не изучавшего устройство мира, скажем так, с физической точки зрения. Бывают такие заразительные рассказчики, что ты слушаешь, открыв рот, лекцию на какую-то совершенно непонятную тебе тему, и наоборот, твое может быть изложено таким суконным. казённым языком, что тебе станет скучно.
А что из современной литературы вы прочли за какой-то обозримый период?
Сорокина. Но это было уже довольно давно. Последние его книги я не читал. Читал Марину Степнову «Женщины Лазаря». Пелевина не читал вообще. Как-то мне он не заходит.
На уровне аннотации понимали или начинали читать?
Нет, я просто читал что-то вокруг произведения и понимал, что это не мое. Ну и, конечно, Водолазкина читал. «Авиатора» и «Лавра», то есть его основные книги, те, что на слуху.
Когда я разговариваю с людьми театра и кино о современной литературе, то даже те, кто её очень любит, отмечают, что им не хватает у новых авторов чувства юмора и радости жизни. И я, начиная читать, закрывала книги, потому что они все мрачные, вообще без иронии.
Ну да. Поэтому, наверное, так высоко ценится Довлатов, в нём и чувство юмора, и самоирония присутствуют в полной мере, и такой живительный язык, от которого ты прямо получаешь наслаждение. В институте я еще открыл для себя Андрея Битова, и это тоже шестидесятничество.
Что-то из литературы за последнее десятилетие вызывало у вас чувство такого восторга, когда считаешь страницы с сожалением, что книга заканчивается?
Сейчас уже, наверное, такого упоения книжкой не бывает. Я испытывал это, еще когда для нас открылась неизвестная литература. И достаточно недавно, может быть лет десять-пятнадцать назад, я открыл для себя имя Юрия Трифонова. Это было очень здорово. «Дом на набережной» меня невероятно впечатлил.
Удивительно, что вы его не читали раньше, он же незапрещенный был. И ведь Таганка ставила его «Дом на набережной» и «Обмен»...
Да, да, но это все московская история, которая мимо меня прошла. К тому же я очень много театральной литературы читал и мемуаров. Помню, какое сильное впечатление на меня в юности произвела книга Юрия Никулина «Почти серьёзно».
Я практически влюбился в цирк, и в восемнадцать лет мне страстно захотелось пойти на представление (а я не был там десять лет), потому что в этой книге было столько любви к цирку и столько интересного рассказано! Конечно, я огромное впечатление получил от четырехтомника Эфроса, особенно от книги «Репетиция – любовь моя» и «Профессия: режиссер». Это фундаментальные книги для человека, любящего театр. Читал я и Джорджо Стрелера – «Театр для людей», например.
Вы чаще держите книгу в руках или и электронной литературой пользуетесь?
Я могу и так и так, я не противник электронных книг, и часто приходится сценарий читать в таком виде.
А у вас в родительском доме библиотека была?
Книжные шкафы? Конечно. Это сейчас с библиотеками напряжёнка, и мы часто видим на помойках книги, это стало ненужным. Ты всегда можешь найти что-то в Сети или купить книжку. А в советское время, конечно, книжный шкаф дома был неотъемлемой частью жизни, по крайней мере у интеллигенции. Книги считали большой ценностью. Не всякую книгу ты мог достать, а если достал, то ставил ее на видное место. У нас дома было огромное количество книг, насколько могла позволять жилплощадь, начиная с детской литературы. Эти книги до сих пор существуют, хотя сейчас там уже живет мой племянник, мне кажется, он их все куда-то убрал.
Я была в кабинете Владимира Валентиновича несколько раз и видела его большую библиотеку в три стены, по-моему. А сейчас у вас дома есть библиотека и это книги, купленные уже вами с Юлей?
Да, это уже отдельная библиотека, она постепенно собиралась. Что-то Юля привезла из своей квартиры, что-то я, у меня уже были свои книги. В общем, у нас с книгами все в порядке.
Как часто вы видели Владимира Валентиновича и Веру Валентиновну за книжками?
Постоянно. Вот то время, которое мы проводили вместе иногда на даче, летом или в новогодние или майские праздники, они всё время были с книгами. Владимир Валентинович был просто запойный книголюб, читал огромное количество литературы, был человек энциклопедических знаний. И Вера Валентиновна тоже очень много читает.
Вера Валентиновна и сейчас, после ухода Владимира Валентиновича, в форме. У нее, конечно, сильный внутренний стержень, и, думаю, и семья, дети-внуки помогают этому, и работа в театре...
Да, для нее очень важно, чтобы была работа, она начинает переживать, если в театре ее спектакли идут не десять раз в месяц, а три раза или четыре. Хотя она еще преподает во ВГИКе. Она вообще отдыхать не очень умеет и не очень любит. Да и Владимир Валентинович тоже был всё время в работе. Обычно всё лето проводил на съемках или как режиссёр, или как актер. Выдавалась какая-то неделя, когда он мог позволить себе отдохнуть.
А вы с ним обсуждали какие-то фильмы, и его, и вообще?
Нет, у нас не было таких разговоров. У нас общение происходило и происходит с Верой Валентиновной сейчас в основном на праздниках, на днях рождения. Поэтому это выкладывание новостей, того, что происходит в жизни.
Вы ходите на премьеры спектаклей Веры Валентиновны?
Конечно. Прекрасный вышел спектакль «Мадам Рубинштейн» к ее 80-летнему юбилею. И то, что Вера Валентиновна делает на сцене в свои годы, просто невероятно. Это тяжелая, серьезная работа, которая требует больших сил, и я испытал огромное удивление, настоящее потрясение.
У вас тоже скоро юбилей, правда, совсем не такой серьезный. И тем не менее он вас не пугает?
Тут, думаю, как у всех, пытаешься эти цифры промахнуть. Но они меня особо не пугают, я постепенно примеряю их на себя. Хотя мне еще не исполнилось шестьдесят лет, я уже говорю, что мне шестьдесят. Я снимался с Евгенией Павловной Симоновой, так как дружил с Андреем Эшпаем. И она почему-то всё время напирала на свой возраст, говорила о нем, тем самым себя, наверное, как-то успокаивала. Но пока у меня работы много, силы есть, так что на цифры не смотрим. Всё надо принимать по мере поступления. Я сейчас не буду гадать о том, что будет, например, в семьдесят пять.
Вы прямо научились жить сегодняшним днём?
Не совсем, но к этому надо стремиться. Все мудрые люди, философы говорили и говорят: «Живи здесь и сейчас и цени каждое мгновение своей жизни». Прошлого не вернешь, будущее неизвестно.
А как вам кажется, у вас вместе с опытом не уменьшился азарт, кураж в работе и желание сделать что-то в театре или в кино, получить какую-то роль? С этим всё так же, как было, скажем, лет двадцать назад или сейчас всё немножко спокойнее?
Конечно, очень важно сохранить в себе кураж и желание работать и творить, потому что без этого невозможно состояться в профессии. Но я заметил, что если я чего-то очень сильно хочу и даже пойду на пробы, то в результате это не получу. Так что приходится находить баланс – не потерять эти прекрасные качества, но и не хотеть чего-то слишком страстно, до исступления.
